Коллекционер жизни
Отец снился — требовательно, просительно, нетерпеливо. Поначалу Лев Андреевич воспринял его настойчивость эгоистичной прихотью: моложавый, в сущности, понукатель (сын сделался с течением времени старше отца, тот умер, не разменяв пятидесяти, а Льву Андреевичу перевалило за семьдесят), подбивал гораздо более изношенного потомка предпринять нешуточное усилие, покинуть привычный уклад и ехать в столицу.
Фото: Алексей Меринов
Но, поразмыслив, Лев Андреевич счел поторапливание справедливым: поклониться предкам — в преддверии собственного близкого финала — долг, непременная обязанность. Упокоившиеся не меняются после ухода в иные пределы, остаются в памяти знавших их такими, какими запечатлелись. Бесцеремонность не была свойственна отцу, напротив, отличался мягкостью — излишне прямолинейного, однако не себялюбивого, покладистого характера. Оттягивать поездку означало сделать ее вовсе невозможной. Кроме того, посещение мертвых давало повод нанести визит здравствующим, сгладить семейную распрю, увидеть внуков: поди, вымахали выше деда. Негоже — расставаться навсегда по-плохому! С тех пор, как рассорился с невесткой и собственным черствым отпрыском (оба вели себя отвратительно, не звонили, не черкнули — после скандала — ни письмеца, ни открыточки), Лев Андреевич не наведывался в Москву и тоже не звонил и не писал. Замкнулся в тихом захолустье.
В хозяйственную сумку Лев Андреевич положил совок для рыхления земли (им вскапывал холмик на местном погосте, где схоронил жену), настольную лампу с бисерным абажуром (память о родителях), витую морскую раковину (привез в незапамятные дни из единственного отпуска на юге). В полотняную тряпицу завернул икону. Дедушка с бабушкой на нее молились. Золотые серьги жены в коробочке — чтобы отдать невестке — определил в пиджачный карман. Настала пора расставания с реликвиями, приспело препоручить фамильные ценности наследникам.
Пассажиры жесткой плацкарты, куда Лев Андреевич загрузился ночью (железнодорожные составы следовали сквозь городок без остановок и притормаживали лишь по просьбе начальника станции), заморенно спали. Расстелил, содрогаясь, влажное серое белье общественного пользования. Воскресли, взбередили душу давние картины: вонь расхлябанной теплушки, мышиный цвет бывшей белой рубахи попутчика, такого же, как студентик Лёвушка, сосланного и перепуганного. Не тюрьма, не лагерь, арест и этап, легко, можно сказать, отделались, но жизнь была кончена, это понимали оба: никому уже не предъявишь документы без страха — отныне и навсегда преступники.
Помаленьку обвыкся в нестрашной, оказалось, глухомани, получал редкие весточки от матери и отца, ходил отмечаться к надзирающим церберам, те скалились поощрительно: молодец, дисциплинированный, наградим благодарственной грамотой. Напарнику-попутчику спуску не давали, придрались, излупили по пьянке. Никому ничего за это не было. Лёву подначивали: «Пикнешь, и тебя пришибем, обмотаем колючей проволокой и утопим». Трунили, он молчал, прятал взгляд, дал зарок — не встревать, не поддаваться шпыняниям: притянули-то его и пустили в судебную молотилку — за анекдот, рассказанный в библиотечной курилке, просто за анекдот.
Жить стало легче, жить стало веселее, когда познакомился с приехавшей учительствовать после института Таней. Родился Максим.
Внезапно умер от сердечного приступа отец: надорвался, вызволяя невиновного сына. Они конфликтовали перед вынужденной разлукой, отец ненавидел жлобскую власть, Лёва горой стоял за политические и экономические преобразования. На похороны сорвался, нарушив запрет и не оповестив конвоиров. К удивлению, дерзость не заметили, простили — может, потому, что Сталин окачурился, давильня шла на убыль.
Сын Максим корил Льва Андреевича: представилась возможность вернуться в Москву, почему не воспользовались?
— Отдать квартиру! С антикварной мебелью! Гнобившему тебя государству!
Квартира и точно впечатляла: лепные потолки, просторные комнаты, дубовый паркет. Комоды красного дерева и диваны карельской березы. Но претило соприкасаться с замаранной доносительством властной чиновничьей клоакой. В провинции проще. Непритязательнее. Надежнее. Лев Андреевич притерпелся к безвылазности скромного уюта.
К кому возвращаться? Умерла мама, поумирала Татьянина родня.
Отвоевывание утраченных пенатов далось Максиму громадным напряжением. Отсудил две комнаты, прочие закрепили за ушлыми подселенцами. У подселенцев выцарапывал, выкупал свою же кровную мебель. Этих дрязг не простил отцу.
Вспоминая ту эпопею — штурм сыном цитадели благополучия — Лев Андреевич разволновался. И задремал перед самым прибытием. Растолкала проводница.
План был: с вокзала позвонить сыну. Но Лев Андреевич оттягивал тревожный миг. И постановил: сперва — визит на кладбище, потом — будь что будет.
В привокзальном буфете, посреди людской толчеи, выпил кофе, сжевал безвкусный сочник. Мнилось: двоится, троится, десятерится в глазах. Из необозримого приволья, где — уйди в лесок, прогуляйся берегом речки — покажется, что один на планете, вовлекался в мельтешню столпотворения, тонул в калейдоскопе лиц.
Метро изменилось, а не заплутал на пересадках. В переполненном вагоне Лев Андреевич крепко сжимал сумку и нащупывал сквозь пиджачную ткань коробочку с серьгами. Обрадовало: коротко стриженная воспитанная девочка уступила место.
На поверхность поднялся возле памятника героям революции. Дед участвовал в антицарских демонстрациях. Внук пал жертвой иллюзий пращура. За наивность и прекраснодушие романтиков платят разором судеб следующие поколения.
Покупая цветочки, Лев Андреевич обнаружил: портмоне исчезло. Потерял? Украдено? Заполошно хлопал ладонями по одежде, сунулся в сумку, хотя помнил: молнию на ней не расстегивал. Внутри портмоне были и канули деньги, паспорт, пенсионная и банковская карты… И бумажка с адресом и номером телефона сына. Что делать? Обратиться в полицию? Заблокировать… Заручиться дубликатом хоть каких-то удостоверений, ксив… Разжиться заменяющими справками! В адресном столе наверняка сыщутся и сыновние координаты. Но охватило отчаяние, будто в юности, в вонючей теплушке: ковырнут подноготную… Приезжего с подпорченной биографией — еще и заметут!
Идти в подземку (может, пропажу нашли и отдали в кассу?) — тоже канитель. Лев Андреевич выбрал: не паниковать, выстроить логическую цепь по пути к могилам. Оглушенно брел вдоль конторы администрации (отец говорил: тут прежде размещался ресторан, устраивали поминки), мимо церкви Андрея Первозванного (в честь святого апостола дали имя отцу Льва Андреевича), по тенистой аллее — до массивных надгробий булочников Филипповых, рядом посеребренные кресты — над папой с мамой и дедушкой с бабушкой. Родители Татьяны на Пятницком…
Лев Андреевич оторопел: крестов не было. Вместо них поблескивала черной полированной гладью плита гранита. Он подумал: подвела память. Или сын водрузил новый монумент? Фамилии на дорогостоящей каменной плоскости значились незнакомые.
Лев Андреевич вытер тыльной стороной ладони влажный лоб. Начиналась жара, стало трудно дышать. Оглянулся по сторонам. Многие древние изваяния перемежались вклинившейся грубостью бетонных нагромождений. Отыскивал знакомые полустершиеся надписи на ветхих постаментах: «Купец Жаров скончался в 6 и ½ пополудни»… А вот и деревянная голубая скамейка, на нее присаживался отдохнуть во время посещений отец… Лев Андреевич опустился на отрухлявевшую шелушившуюся лавочку. Стало быть, ошибки нет: плита с надписью сусальным золотом, с крапчатым профилем длинноволосого мужчины вытеснила посеребренные кресты — почему?
Девушка в квадратном окошке администратора отказывалась предоставить информацию — без предъявления юридических прав на захоронительный участок. Лишь когда взмолился и рассказал о пропаже денег, паспорта (самому мерзок был собственный дребезжащий голос) — сжалилась, пролистала толстенную растрепанную регистрационную книгу и ткнула длинным, покрытым фиолетовым лаком ногтем в соответствующую строку. Видя, проситель не способен уразуметь, разъяснила:
— В виду отсутствия собственника или с его согласия…
— Я — собственник. Я согласия не давал! — непослушными губами вымолвил он.
— За могилами надо ухаживать, — назидательно сказала она. И снова сделалась надменной, казенно-неприступной. — Ведем учет бесхозных наделов.
Аляповатая помарка в небрежно заполненной графе привлекла его внимание.
— Да, значится: владелец убыл за границу, — вчитавшись, подтвердила девушка.
— Но я перед вами… — До него доходило туго и медленно. — То есть: сын, наследник могил, — за границей?
Девушка равнодушно и простодушно пожала плечами.
— Вам лучше известно.
Лев Андреевич долго ждал возле обитой коричневым дерматином начальственной двери, главный распорядитель некропольских пустошей не появился. Учетчица на дальнейшие недоумения не отвечала и захлопнула окно — настало время обеденного перерыва.
Лев Андреевич думал: «Вот почему снился отец… Оскорбленный, униженный, нуждается в защите».
Проковыляв до голубенькой скамейки, примостился на коротковатой шершавой доске. Следовало предпринять что-то. Восстановить попранную законность. Лев Андреевич не мог сообразить: что именно?
Мимо шла женщина. Лев Андреевич окликнул ее и не услышал своего голоса.
Из сумки, стоявшей рядом с умершим, извлекли икону, морскую раковину и настольную лампу с бисерным абажуром. В кармане пиджака лежала коробочка с золотыми сережками. Регистраторша вспомнила: безвестный старик чрезмерно нервничал…
Источник: mk.ru
