В Москве презентовали сборник статей об авторе самой популярной неподцензурной книги позднего СССР
Ерофеев остается для литературоведческой науки малоисследованным автором. Ещё в 80-е Светлана МакМиллин подвергла основательному анализу легендарную поэму «Москва — Петушки», но книги о наследии писателя появляются не так часто, как хотелось бы. Так что каждая новая становится сенсацией. Так и презентованный в Москве сборник «Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве», неизбежно «выстрелит».
Два крупных филолога – Олег Лекманов и Илья Симановский, в рамках non/fiction рассказали о Ерофееве в свете эпохи. Если ужать все сказанное ими на представлении книги публике до одной фразы, концентрированной, как плакатный лозунг, то получится следующее: «Венедикт Ерофеев – неканонический классик». Остальное – детали, но очень важные и в чем-то сенсационные.
Обращаясь к таким личностям, как Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, и вот теперь – Ерофеев, исследователи пытаются исправить ситуацию, когда признанный читателями автор остается плохо вписанным в так называемый литературный канон.
Да, поэму в прозе «Москва-Петушки» открыли для себя миллионы ценителей, в 70-е и 80-е она оставалась самым популярным неподцензурным произведением. Но такого «приза читательских симпатий» недостаточно, чтобы Ерофеев предложил Тургеневу, Толстому и Булгакову «подвинуться». Свое слово должны сказать еще и критики.
Олег Лекманов подчеркивает, что Венедикт Васильевич вообще никак не заботился о судьбе своей поэмы. То есть следовал «завету» Пастернака «над рукописями не трястись»:
— Он был один из немногих писателей, который вообще не рассчитывал не на какие публикации. Люди того поколения надеялись, что какие-то усеченные варианты их книг выйдут в Советском Союзе. Или писали для Запада или самиздата. А это было написано, как домашняя шутка, для нескольких друзей, чтобы их развлечь. А после он не прилагал усилий для того, чтобы это распространялось.
Лекманов заверил, что если бы не друг Ерофеева Владимир Муравьев, тетрадка с текстом «Москвы-Петушков» так бы и осталась у писателя. Но Муравьев ее отнял, а жена другого товарища перепечатала на печатной машинке. После чего машинопись «ушла в народ».
Профессор, конечно, считает, что общеизвестной поэма все же не сделалась. Мол, основное население только знает о ней только, что это повествование про алкаша, который куда-то едет в электричке. С чем, конечно же, нельзя согласиться. Если бы это так, второй автор сборника – Симановский, не стал бы жаловаться, что скандально знаменитыми стали рецепты алкогольных «коктейлей» от Венички, к примеру, «Слезы комсомолки». (Его лирический герой миксовал из нескольких видов спиртосодержащих лосьонов, зубного эликсира, лака для ногтей и лимонада, — в общем, самоубийственное пойло получалось).
Эксперты пока сами не определились, принадлежал ли Ерофеев к постмодернизму или же был гением, выпадающим из любого контекста, хотя вроде бы его приход в литературу хронологически совпадает с зарождением постмодерна. Главное, что в нем успели разглядеть – это общепоколенческое разочарование в «Оттепели», крушение – после вторжения танковой армады в Чехословакию – надежд на «коммунизм с человеческим лицом». Веры в наступление эры всеобщей дружбы и благоденствия (как в книгах молодых братьев Стругацких).
И здесь Ерофеев был первой ласточкой осознания, что в этой стране ничего хорошего не будет. Что России нужно искать новый путь.
Не зря же он ценил и считал равновеликой себе фигурой Бродского, написавшего:
Приглядись, товарищ, к лесу!
И особенно к листве.
Не чета КПССу,
листья вечно в большинстве!
В чём спасенье для России?
Повернуть к начальству «жэ».
Волки, мишки и косые
это сделали уже.
А вообще по Лекманову «Москва-Петушки» — это поэма о том, как в советской реальности трудно прожить один день. Беспросветный, наполненный пьяными молитвами, бесконечный, закольцованный на самом себе день.
По сути Ерофеев создал смысловой «антоним» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И утвердил мысль о том, что не то, что в ГУЛАГе – на условной «свободе» маленький человек, вступивший в схватку с государственной машиной – погибает. И в этом человеколюбии Ерофеев приблизился к Достоевскому.
Источник: mk.ru
