Два часа один, не уходя со сцены
Виктор Сухоруков, оставивший труппы двух крупнейших театров без себя — им. Моссовета и Вахтанговский — выпустил спектакль. Один, без режиссера. И судя по тому, что творилось на поклонах, можно заключить, что Виктору Ивановичу никакой театр не нужен — он сам театр и есть. С впечатлениями от спектакля с редким на сегодняшний день оптимистичным названием — «Счастливые дни» — обозреватель «МК».
Фото: Геннадий Черкасов
Свой первый самостоятельный актерско-авторский опыт Виктор Сухоруков играет теперь в Ермоловском. Занавес с изображением великой русской актрисы пока закрыт. Но как только ее статную, с прямой спиной фигуру, длинном в пол платье возьмет луч софита, из-за занавеса выйдет он. До колен серое хорошего сукна пальтецо, на вид прям какое то детское. В распахнутом вороте виднеется белоснежная рубашка, застегнутая под горло. Педант ни дать, не взять. Чуть улыбнулся на аплодисменты, которые полетели в него сразу же, как только он встал анфас к залу. Но вместо привычного приветствия: «Дорогие друзья, вы пришли на вечер, который…» он повернулся в профиль и стал каким то другим, отстранённым от формата творческой встречи, которые так любят популярные артисты. Появилось что то от его героев из фильмов Алексея Балабанова.
А тут разлетевшийся занавес открыл всю сцену, залитую холодноватым светом: два круглых столика по краям, меж ними четыре пюпитра с нотами и без, несколько венских стульев вразброс — без претензий, но стильная декорация, которую венчает изображение Орехово-Зуева конца 40-ых, начала 50-ых, причём с бедной рабочей окраиной, где в двухэтажном бараке у Клавдии и Ивана родился мальчик Витя (на фото того времени он то ли растерялся, то ли застеснялся, короткостриженый с прямой челкой). А взрослый и уважаемый Виктор Иванович, уже забравшись на стул, не без восторга произносит:
— Занимаемся непослушанием. Воспитательница Мари Иванна выстраивала нас гуськом к двери и причитала: «В милицию, в милицию, в милицию». И мы плакали, просили прощения, говорили, что больше так не будем и будем слушаться, а она продолжала своё: «В милицию, в милицию…». Наверное, это была игра. Воспитательница была такой красивой, что глядя на неё, я думал: «Она такая красивая, наверное, она никогда не умрет». Я подбегал к ней: «Марь Иванна, Марь Иванна…» Она хохотала и говорила: «Ну Сухоруков, ну артист, ну артист!» Наверное, это была первая влюбленность.
На самом деле, это его счастливые дни, которые он вспомнит в хронологическом порядке, облекая в истории — каждая как затейливая миниатюрка со своим сюжетом, настроением, обязательно вторым, а то и третьим планом и по театральному разыгранная в лицах. И он один во всех. Где, все у него по школе переживания — петелька/крючочек, то есть одно вытекает из другого, все замотивировано, ничего случайного и лишнего нет. Вспомнил советский телефильм «Моя улица», в ней песню исполняла потрясающая актриса, народная СССР Нина Сазонова (поясной фото портрет ), и с ее песней, ставшей неофициальным гимном всех советских женщин, Витя Сухоруков поступает в театральный.
— Ромашки спрятались, поникли лютики, когда застыла я от горьких слов. Зачем вы девочки красивых любите… — Поёт он и смешно при этом пародирует институтскую концертмейстершу. Пара штрихов, и портрет готов, — зал оценит дружным хохотом.
Артист работает на контрасте: резкая амплитуда модуляций голоса, резкая смена тональности повествования. Уморительная в деталях история и вдруг стихотворная строфа:
…Посмотрите простор вместо дома. На слом
дом пошёл, и как стон, лишь деревья шумят.
Мать с отцом далеко, далеко.
Я бы им про себя рассказал: как я был дураком,
Дураком, пока к небу не поднял глаза.
Он владеет метафорой, образом. Он поэт и уникальный рассказчик этот ни на кого не похожий артист, который уже восстанавливает перед публикой встречу с другой народной любимицей — Татьяной Дорониной. «И я, хитрож…ый найду ее адрес, куплю коробку мармелада (шоколад тогда был дефицит) и поеду к ней в гости». По дороге юный талант представлял как они с Татьяной Васильевной будут на кухне пить чай. «Дзинь» , — изображает звонок в заветную дверь, а потом и шаги артистки, очень популярной после картины «Ещё раз про любовь», спросившей через дверь нежно: «Кто там?» (знакомое предыхание) — «Татьяна Васильевна, это Витя Сухоруков из Орехова Зуева!» (рапортует по-пионерски). Шаги от двери. Нервно давит на кнопку, а в ответ получает: «Уйдите от двери, иначе я позову милицию».
— Как я расстроился. Не потому что она не открыла дверь и не впустила меня пить чай. Мне показалось, я ее напугал. Я вышел на улицу и сел на скамеечку. Я стал высчитывать ее окна. Я был уверен, что она стоит у окна и высматривает — что за идиот беспокоит ее… Я не нашёл ее окна. Я встал и пошёл, пошёл… Коробка мармелада осталась лежать на скамейке…
И запоёт под Доронину из легендарного фильма «Старшая Сестра». Два важных слова — «если» и «вдруг» — вели и ведут его по жизни. Вдруг в Ленинграде ассистентка сказала режиссеру Мамину, чтобы тот на главную роль в фильме «Бакенбарды» попробовал никому неизвестного артиста Театра Комедии Сухорукова. И память от тех дней — фотография на которой Виктор, на весь экран: «С редкими зубами — ну мерзкий…». А на обратной стороне рукой Мамина же написано: «Потомкам, чтоб они, собаки, поняли, что мы с Витюхой работали вместе классную картину «Бакенбарды». Подписываю в тот момент, когда картина ещё не вышла в широкий прокат, а Витя не стал ещё знаменитым. Однако весьма надеюсь. 27.06 90 года».
Сергей Бодров и Говорухин. Съемки у Балабанова в его первой картине «Счастливые дни» и тут же — реконструкция последнего кадра этого арт-хаусного кино. Первая реплика от имени героини: «А хотите, я покажу вам своё тело? А вы ещё немного меня тут подержите. Хотите? Я беременна». Его реплика: «Беременна? А может быть, просто вздутие?»
Только тогда на съемках он почему-то сказал «опухоль».
И снова рифма: «Вот уж мчусь по годам, в промежутках сгорая. Жизнь свою не предам — ни начала, ни края…».
Один на сцене — ни партнера, ни группы поддержки кого то из ермоловцев, чтоб протагонист мог перевести дух. Но, появись они рядом, — думаю я, — только бы помешали. — Такому протагонисту хор не нужен. Он летает по сцене, и даже если стоит на месте, все равно есть ощущение непрерывного полета. И он не сразу заметит, что струйка пота затечет в микрофон, и в зал пойдут помехи. Тогда Сухоруков, не прекращая монолога, сорвет радио гарнитуру, впроброс спросит зал «Теперь слышно?», хохотнет и продолжит — Любшин, Козырева, Бодров, Балабанов… И судьба, которая подарит ему много счастливых дней, чтобы он пришел к простому итогу: «Будь полезен. Раздай долги людям, живущим».
Он как раз раздаёт — как то отчаянно безоглядно, наотмашь красиво. Не боится открытой эмоции, исповедальности — и в парадоксе, и в лирике, и в признаниях (пил, чуть не сгинул, вовремя остановился). От его заразительности в путешествии по волнам его памяти зал не успевает опомниться. А в финале засыпает артиста аплодисментами и цветами.
Источник: mk.ru
