Поэту, ведущему, актеру и шоумену — 70 лет: «Слово «одностишие» придумал я»
20 августа отпраздновал семидесятый день рождения Владимир Вишневский — поэт, актер, телеведущий, вдохнувший новую жизнь в жанр одностиший — и сделавший их своим «фирменным знаком». Оставаясь одним из самых цитируемых в Интернете поэтов, он не перестает быть тонким лириком, хотя право быть «не только юмористом» ему часто приходится отстаивать. Строки «Не так я вас любил, как вы стонали», «О, как внезапно кончился диван», «Я помню всех, кто не перезвонил» сегодня знают миллионы читателей, но этими меткими, комичными и летучими фразочками, ушедшими в народ, жизнь и творчество Вишневского не ограничиваются. Накануне юбилея с постоянным автором и давним другом «МК» побеседовал наш корреспондент.
Фото: АГН «Москва»
— Владимир Петрович, сегодня вас полушутя-полусерьезно называют «живым классиком». А с чего все начиналось, вы же тоже когда-то были дебютантом?
— Моя первая в жизни публикация была в «Московском комсомольце», с которым я уже более полувека сотрудничаю и дружу. Для меня как для молодого писателя она стала большим событием. Я хорошо помню пору, когда еще на улицах вывешивали газеты, я читал так «Советский спорт» и даже «Комсомолец», хотя был уже его и подписчиком, и автором.
Полночь. Под звездным небом я перочинным ножом вырезаю на стенде свою публикацию. Наверное, под этим небом тогда я дал какие-то клятвы, кое-какие даже исполнил. После этого все, что я писал новое, я бегом тащил в «МК» — печатался в отделе «Сатира&Юмор», долго вел авторскую рубрику «Вишневский сад». Дружа с газетой, я участвовал в ее общественной и «пропагандистской» жизни: принимал участие в «устных выпусках», объездил всю область, завел знакомства с сотрудниками редакции — в общем, «МК» стал в моей судьбе важным этапом. Это я без всякой юбилейной натяжки могу говорить.
— В каком году ваше имя появилось впервые в печати?
— В 1975-м.
— Если бы вас разбудили в полночь, посветили лампой в лицо и потребовали те строчки воспроизвести, вы бы смогли это сделать?
— Смог бы, но с вашего позволения не стану это делать. Это были стихи про стройотрядовские куртки, которые добавили зеленую краску в московскую осень.
— Каким был тираж у газеты в середине застоя?
— Тираж не помню, но он был, конечно, не такой, как в 90-е/нулевые, когда был расцвет «МК». Но публикация была гарантией того, что вся Москва тебя прочитает. Более того, когда в 1985 году разыгралась драма моей безответной любви и я был удостоен по итогам года звания лауреата полосы «Сатира&Юмор», номер со своим несовершенным портретом я подложил в почтовый ящик девушки, которой добивался.
— Помогло?
— Не помогло, но это было сделано. Кстати, впервые сознаюсь, что проник в подъезд — кодов тогда не было — и пробрался к ее почтовому ящику.
— Какой гонорар за стихотворение получили?
— Гонорар составлял, по-моему, рубля три, но в советское время это было…
— Солидная сумма, никто не спорит…
— Этой суммой я обогатил карманные расходы, но с осознанием того, что это первый литературный заработок.
Потом я получал в разных офисах — ой, такого слова тогда не было, значит — в разных локациях (смеется: такого тоже не было). Как же сказать? В общем, где бы ни жил «Московский комсомолец», путь к кассе я знал.
— Судя по вашим ночным прогулкам с ножом и проникновениям в подъезды столичных домов, в юности вам был свойственен дух авантюризма? Вы рисковым парнем были?
— Не очень. Для моего характера похищение и подбрасывание газеты были своего рода деянием.
— Между вашим дебютом и статусом профессионального писателя сколько времени прошло?
— 12 лет. У меня были стихи, до сих пор вызывающие улыбку. Поскольку все в жизни приходило с замедлением, но приходило, я до сих пор цитирую строки:
Семнадцать лет, как молодой поэт,
А тридцати семи все нет и нет.
На своих выступлениях я всегда говорю, что долго работал молодым московским поэтом. И в этом качестве меня представляли: выступает такой-то, молодой поэт, служил в Советской Армии…
— Кто в армии служил, тот в цирке не смеется — а вы стали известным юмористом.
— Я, к слову, там даже однажды с гражданки получил выпуск «МК» со своей публикацией. Ее готовил ветеран «МК», большой русский поэт Александр Аронов — всей стране он известен как автор песни «Если у вас нет собаки». Он меня всячески поддерживал и одобрял.
— Как у вас с самого начала сложилось со стихами? Если они были серьезными, то как вы пришли к юмористическим? Или у вас смех и лирика шли рука об руку?
— Я проявлял себя в двух качествах. Сначала как лирик — и в этом не очень преуспел. Но когда меня идентифицируют как ирониста — возражаю, что в антологию «Строфы века» вошла моя лирика, а не что-то другое.
Господь дал территорию, на которой я мог закрепиться с юмористической поэзии, наряду с «Комсомольцем» у меня было вполне честолюбивое желание попасть в «Клуб 12 стульев» «Литературной газеты». В 1979 году к печати там приняли мои стихи. Классики «Клуба «ДС» — Александр Иванов, Григорий Горин, Аркадий Арканов — приняли меня в свой круг, я даже работал литературным консультантом, печатался и стал лауреатом премии «Золотой теленок».
Со Львом Новоженовым. Фото предоставлено пресс-службой
— То есть вы «воевали на два фронта»?
— Каждый мой визит в «МК» — это было одно настроение, я знал, что приду и Лев Новоженов меня к утру напечатает. А в «ЛГ» я испытывал особый трепет — когда мэтры тебя признали и ты стал их коллегой.
Я много лет хранил пачки писем от благодарных авторов, приславших свои произведения, которым вынужден был отказать, но делал это так, что они были не раздавлены и отвергнуты, а обнадежены и вдохновлены.
И да — мои лирические стихи выходили в «Литературке» — с обновленной версией я поддерживаю отношения и поныне. «Комсомолец» стал фактом первопечати и «потери литературной невинности».
Вот такие два столпа.
— Из дневников Байрона в широкий обиход перекочевало выражение «проснуться знаменитым». А когда вы поняли, что слава наконец-то пришла?
— Когда напечатал в «Литературной газете» цикл одностиший, благодаря которым я почти знаменитым встал утром с постели, потому что задолго до понтового слова «тренд» я создал тренд однострочной поэзии. Хотя предшественники были, но именно одностишия сделали меня небезызвестным, востребованным.
— Пик популярности — это эпоха перестройки?
— Нет, несколько позже, 90-е и частично 2000-е прошли под знаком одностиший, у меня появились последователи, пародисты, сейчас они тоже есть. Кстати, слово «одностишие» придумал я.
Как мне объяснили потом умные люди, я странным образом совпал с эрой клипового сознания, когда на вторую строчку у читателя нет времени и желания. И поэт — в данном случае я — должен был успеть сказать все одной строкой. Успеть сказать — как я шутил, — пока не долетел предмет из зала, пока зритель помповым ружьем не лишил тебя слова.
Небо бросило мне на бедность возможность фиксировать жизнь одной фразой — например, такой: «Нет времени на медленные танцы…».
По этой строке даже пытались делать проект на ТВ, но потом выпустили «Вишневский сад» — телевизионное собрание сочинений, 8 серий, где знаменитости от Гафта до Рязанова и Гердта читали мои произведения.
— Но быть «изобретателем» одностиший и равняться им — не одно и то же.
— Одностишия способствовали аберрации моего имиджа. Когда меня немного поверхностно ассоциируют только с ними, я истошно возражаю, напоминая о моих изысканиях в области языка, тридцати книгах и так далее.
— В Сети пишут, что вы один из самых цитируемых поэтов, причем часто имя забывается — специально или не специально — и авторские слова и словосочетания становятся частью общей разговорной культуры.
— На рубеже прошлого и нынешнего веков я был одним из самых расхищаемых авторов. Одно бодрое издательство пыталось использовать название моего фирменного цикла «Стихи отечественной сборки».
В публичном пространстве цитируют много. Парфенов произнес в девяносто каком-то году в передаче «Намедни»:
— Анекдотическое одностишие Вишневского: «А свой мобильный я забыл в метро…» стало реальностью.
Репутацию «самого цитируемого» мне, видимо, обеспечили произведения короткой формы. Например, во времена пандемии в Интернете всплыла строка, невольно выразившая алгоритм нашенского уникального оптимизма:
«В готовности к облому наша сила…»
Я всегда повторяю, что я только ухо, которому повезло. Одностишия — это свидетельство гениальности русского языка. На нем можно сказать так, что не на один язык не переведешь. Вот пример: «Ведь я тебе практически не вру…» — это только русский поймет.
Или такое: «Все больше людей нашу тайну хранит…». У меня даже книга так называется, многократно переизданная.
Еще пример: «Тут я заснул, но было уже поздно…»
Есть одностишия, которые сработали в определенную эпоху, в 90-е и на рубеже столетий, но не забылись:
— Давно я не лежал в колонном зале
— И вновь я не замечен с Мавзолея….
Я даже стал их дописывать:
Прошли года, звучит все веселее:
И вновь я не замечен с Мавзолея…
— Представьте, что вам повезло увидеть собственный памятник, который поставят через сто лет. На постаменте можно начертать только одно стихотворение: какое?
— Я бы оставил то самое одностишие, которым я заканчиваю многие свои книги:
«Жить надо так, чтоб не сказали: «Помер…»
И раз зашла речь о памятниках, замечу, что «Вишневский сад» начинался с того, что я в облике Пушкина читал стихи, напоминающие об известном монументе Александра Сергеевича:
Я памятник себе нерукотво…
Да нет, не воздвигал, но так уж вышло.
Что есть уже фундамент для него:
Народу посвятил я одностишье!
Когда благодаря ТВ стали писать, что народ знает не только его стихи, но и лицо, я напечатал в «МК»:
И пусть меня эксперты не спросили,
Своим примером всем им дам ответ:
Я подтверждаю, что поэт в России
Как минимум, не меньше, чем поэт.
Это, как вы поняли, стихи с приветом Евгению Евтушенко.
В недавно вышедшей книге «ГЕХТ» я продолжил тему:
Коль зарастет ко мне народная тропа,
Принять придется — значит, не судьба.
Но я прошу пока вас говорить
Оптимистичней: «Можем проторить».
В «ГЕХТе» я писал о корнях и вынес на обложку:
Через целую жизнь я пронес
Безответный еврейский вопрос…
— Мандельштам пророчил, что написанное им сольется с русской поэзией, что-то изменив в ее составе. В смысле словотворчества какими неологизмами вы обогатили русский язык?
— Десять лет назад на одном из российских филфаков защитили диссертацию: «Особенности идеостиля Вишневского», они же выпустили «Словарь языка Вишневского». Там цитируется, например, «смирите крутыню».
Не знаю, насколько они прижились, но есть некий массив неологизмов: амбицепсы, шедевраль, душещипать, миллиардервиш, культурникет, кногент, биткоитус, клебтовалюта. Наш язык идеально располагает к словотворчеству.
Я в этом живу и купаюсь.
С Андреем Вознесенским. Фото предоставлено пресс-службой
— Над чем вы сейчас работаете? Чего ждать от Вишневского — выражаясь гоголевским слогом, есть ли еще порох в пороховницах?
— Хорошо, что вы не спросили: «Какие ваши творческие планы?» Я всегда ваших коллег подкалываю: «Надо же, мне никогда не задавали этот вопрос».
Это я к тому, что стараюсь подавать признаки жизни.
При этом сканирую и инвентаризирую написанные стихи, которые стали в новых исторических условиях быстрее устаревать. Как я пишу:
Стихи устаревают на лету,
Набрать не успевая высоту,
Теряя остроту и красоту,
Их время все досрочней отменяет.
И лишь одно себе не изменяет:
Реальность рвет подметки на ходу,
Безбашен мир и Богом не спасаем.
Вопрос: что вы имеете в виду,
Сменился утверждением: мы знаем.
Выступать на публике — это часть моей работы, и не потому, что я «шоумен». Выступлений, понятно, стало меньше — и к программе подходишь несколько иначе.
Но для меня главное делать книги.
— Раскроете карты — о чем они будут?
— Одна будет условно московская — можно даже название зафиксировать — МОСКВЕСТ. И также уже второй год я делаю «Sтихи Отечественной Sборки» — с английскими «S» в начале двух слов, чтобы читалось «SOS». Туда войдут и новые, и уже испытанные стихи.
— Что самое последнее вы написали?
— Я сейчас пишу трендостишия — такие эффективные двустишия.
Немой Герасим топит за идею,
Но барыня Му-му непостижима
Или вот — одно из последних:
Я мнением сугубо личным
делюсь — чужого просто нет:
важней всего не стать токсичным.
Токсичным станешь — и привет.
Уйдут, сольются, отшатнутся,
отъедут «ЧемоданВокзал».
Не зря же Гай Корнелий Нуций…
чего не помню, но — сказал.
А всем достойным и приличным,
болезным, кто не по злобе,
Но стать был вынужден токсичным
Сочувствую я — как себе.
А если сам токсичным стану
для тех, кого ценю/люблю,
Не побреду к токсикоману,
Цикуту сам употреблю.
— На каком устройстве творите — ноутбук, планшет? Или по старинке — бумага и ручка?
— Я долгое время работал по старинке, записывал на разных листочках — в дороге, в самолете. Потом совершенно естественным образом перешел на ПК без всяческого поколенческого снобизма. Когда водил машину — я мог и за рулем что-то придумать, если хорошее настроение. Одностишия же возникают, как всплеск:
— О, как внезапно кончился диван…
Ясно же, что оно возникло в момент события. (Смеется.)
Важно — это я подчеркиваю без всякого менторства — загонять себя в кабинетное уединение, трудиться над текстами и книгами.
Если честно, пишется сейчас мало, трудно.
И, как всякий еще живой поэт, я испытываю тревогу — не закончился ли я, не иссяк ли скромный дар? Комментарии бывают же самые разные.
Я как-то выложил старую строчку:
— Поэт, не получи отказ от неба.
Мне написали комментаторы — «О, как внезапно кончился талант».
— Это не комментаторы, а хейтеры какие-то!
— Ну, понятно, надо иметь своих хейтеров…
Я по месяцу сижу в издательстве с дизайнером, каждую страницу «лудим», материал разноформатный: четыре строки, восемь… Прозаикам в этом плане можно позавидовать — они сдают массив текста, а потом солидно вычитывают.
— Раз вы попали в антологию Евгения Евтушенко «Строфы века» — смею предположить, что вы знали близко Евгения Александровича.
— Мое детство шестидесятых годов совпало с культом «эстрадной поэзии», связанной с именами Вознесенского, Евтушенко, Рождественского.
Я смотрел на Евгения Александровича и думал — вот что дает успех советскому мужчине: славу, благосостояние, женщин.
Не устаю повторять, что это удача, когда кумир твоей юности признал тебя. Мы с ним встречались нечасто, но были дружны. Когда у меня родилась дочь, я приехал к нему в Переделкино в 2010 году, он провел меня по музею, подарил книгу, подписал: «дочке Владе». А через несколько лет из Америки записал мне на автоответчик: «Срочнейше позвони».
Оказывается, он написал статью «Наш Сострадамус» (подразумевая мою строку «Да я пророк, но я же Сострадамус»), читал мне ее 40 минут по городскому телефону. Статья вошла потом в его сборник «Счастья и расплаты»…
В 2013-м я поздравлял его по видеосвязи с юбилеем, мы общались вплоть до 2017-го (1 апреля Евгения Евтушенко не стало. — И.В.). Он хорошо ко мне относился и строго — иногда ворчал на меня. В «Строфы…» он безошибочно включил мое лучшее стихотворение, написанное давно.
То, на чем мы росли — «Поэт в России больше, чем поэт», — для кого-то звучит как жупел, но для меня Евтушенко был и остался фигурой номер один.
Дружили мы и с Вознесенским, он мне посвятил стихи:
— В кого влюбиться нам?..
Вишь, не в кого.
Кроме Вишневского.
Андрей Андреевич очень любил, как я его пародировал, изображая на сцене его манеру читать. За две недели до его смерти я с ним говорил, когда уже голос у него пропал, поздравлял в мае 2010-го с днем рождения.
— С кем еще приятельствовали?
— С выдающимся драматургом советско-русской школы Леонидом Зориным, он относился ко мне как к сыну. Он про меня сделал шуточный доклад, что Вишневский собрал энциклопедию русской жизни в одностишиях. С Дмитрием Сухаревым, Юлием Кимом, Юрием Ряшенцевым, Игорем Волгиным.
В книге «ГЕХТ» — это фамилия моего отца, ее я носил до 18 лет — воспоминания о родителях, старой Москве, мэтрах, из кумиров юности превратившихся в старших коллег, я рассказываю и о своей дружбе с Алексеем Дидуровым, его помнят по песне «Когда уйдем со школьного двора», но это был большой трагический поэт. В памяти остается поэт и преподаватель Литинститута Лев Озеров — тот самый, кто сказал: «Талантам нужно помогать/Бездарности пробьются сами».
Классиков мало. И все, кто старше тебя, дают тебе малодушное ощущение, что ты еще молод.
Иван Волосюк
Дружеский шарж Владимира Уборевича-Боровского.
БАЛЬЗАМ ВИШНЕВСКОГО
Надеюсь, меня извинят, если кому-то эти строки покажутся чересчур личными, чем сам повод, побудивший меня их написать. Как по мне, личное всегда лучше безличного.
Пусть уж вас подводит память, чем что-либо другое.
Меня не подводит. Вернее, не очень. Верней, не всегда.
Точно помню, что было совершенно другое тысячелетие. Вполне возможно, что было лето. И хочется верить, что был август, хотя и не обязательно. В моей квартире появился красивый молодой поэт, недавно демобилизовавшийся из армии и почти немедленно принявшийся читать свои стихи.
Что было важнее — то, что он хорош собой, или то, что он недавно скинул с себя солдатскую форму, или то, что стихи были хороши сами по себе? И то, и другое, и третье было одинаково важно и слагалось в моих глазах в гармоническое целое. Как сказал бы тот же Владимир Вишневский, быть некрасивым некрасиво. Но он, по своей скромности, этого не сказал, и приходится мне говорить за него.
Лично в моей биографии факт службы в армии начисто отсутствует, поэтому я его, в отношении Володи, особо подчеркиваю. И квартира была не моя, а моей жены, уже третьей по счету. Да, память, память…
Что же получается, дорогие друзья? А то, что в шутливом соревновании в застолье по случаю 70-летия поэта — кто раньше всех удостоился его дружбы — я мог бы претендовать на какое-нибудь, если и не призовое, то весьма заметное место. Нет, лиры я ему не передавал. Я тогда только и думал, кто бы мне самому ее передал. А теперь он и сам крепко держит ее в руках. И кто-то рядом неровно дышит: а вдруг мне? Я, конечно, не имею в виду бесчисленную толпу его бессовестных эпигонов.
Не знаю, подходил ли когда-нибудь к Володе с вопросом — вы случайно не родственник того Вишневского, знаменитого хирурга, который изобрел чудодейственное лекарство под названием «мазь Вишневского?» Вполне допускаю, что подходил. К тому Вишневскому Володя не имеет никакого отношения. Он создал свое волшебное средство, заключенное в его книгах. И оно лечит наши душевные раны, и по праву могло бы называться «Бальзам Вишневского».
Лев Новоженов
Я памятник себе не рукотво…
Да нет, не воздвигал,
Но так уж вышло,
Что есть уже фундамент для него:
Народу посвятил я Одностишье.
Но ныне сам себя не воспою:
Со мной произошел белей без Ю.
В «МК» сбылась моя первопечать,
и жизни благодарен я премного.
Покуда жив, я не готов умолкнуть,
Но цифры я хотел бы замолчать.
Владимир Вишневский
Источник: mk.ru
