Коллекционер жизни
Провожая д’Артаньяна в Париж, отец будущего отважного мушкетера снабдил сына скромным материальным вспомоществованием. Последующую судьбу неистового гасконца в куда большей степени предопределило интуитивно воспринятое моральное напутствие предка. Весьма значимым для формирования характера оказался и круг новых друзей: Атоса, Портоса, Арамиса. Кем стал бы общий любимец, если бы в первом проверочном бою переметнулся на сторону гвардейцев, численно превосходивших апологетов чести, благородства, порядочности? Предателем, отступившимся от заповеди «Один за всех, все за одного!»? Декабристы на Сенатской площади ясно осознавали собственную обреченность — живой пример неизбежного поражения тех, кто в меньшинстве. Но, выбирая между победным триумфаторством и проигрышем вместе с теми, кто тебе близок и кто нуждается в твоем союзничестве, предрешаешь смысл собственного существования.
Фото: Алексей Меринов
Жупелы
Хрестоматийны образы «лишних людей»: Рудин, Базаров, я бы и князя Мышкина отнес к порицаемым за социальную пассивность типажам — но смахивают ли не от мира сего русские отщепенцы на дружную компанию французских фехтовальщиков: Атоса, Портоса, Арамиса? Слишком разнятся условия среды обитания этих условных отрядов, при том, что социум всегда сторонится ярких индивидов, отторгает и отвергает их, толкает на изгойство.
Общество не право? Правы те, кто не согласен с косным обществом? Но синонимичны ли самопровозглашенная ненужность-никчемность и навязанное изгнанничество?
Индивид с «не общим выражением лица» раздражает (тех, у кого выражение лица настолько «общее», что теряются подробности). Что вообще значит «общее» и «необщее» выражение лица применительно к коллективному портрету? Гримасничать, что ли, пристало отдельным много о себе воображающим кривлякам? Фиглярствовать? Вот еще! Я — серьезный гражданин. И храню (и ценю!) свое достоинство и не подверженный искажению в угоду сиюминутности лик. Такой, как у всех. А тем, кто хочет сбить меня с толку и внушить противоестественное, отвечаю: «Не дождетесь!»
Фигуры-жупелы пугают. А жупелам, в свою очередь, претит участвовать в затеваемых серостью пустопорожних, скучнейших, порой подлейшего пошиба мероприятиях. Уж лучше пустить жизнь прахом, но сохранить суверенитет, чем затесаться в невыразительные толпы, затеряться и сгинуть в бесцветности, раствориться в усредненности.
Грибоедов: горе от небольшого ума
Кому и за что ставят памятники? За какие заслуги? Да еще в центре столицы. Например, Грибоедову. С лихим встопорщенным коком на голове. Оболгал Москву! Оболгал чудесное прошлое сорока сороков! И наших замечательных предков. Славных предтеч. Столпов общественного развития. Облил грязью княгиню Тугоуховскую. Унизил видного государственного деятеля Фамусова. Развенчал героизм Скалозуба. Чем ему, несдержанному болтуну-хохотуну, не пришлись Молчалины: на фундаменте их немой лояльности зиждятся покой и порядок! Чем не угодил терпящему горе от своего небольшого ума писаке чиновник Фамусов, если исправно подписывал документы, не отлынивал и не откладывал бумаги в долгий ящик? Какое право имеет выскочка, в 35 лет покинувший эту жизнь, презрительно отзываться о пожилых, заслуженных светочах, умудренных немалым опытом? Кто позволил?
Доживи издеватель до наших дней, полюбуйся на наши новостройки, проистекшие из особняков Бове, Жилярди, Кекушева, и не посмел бы отзываться о Златоглавой в ернической манере. Правильно предложил Скалозуб о пересмешнике и его виршах: «Собрать да сжечь!» Это и вправду эффективнее, чем выкидывать бумажный хлам на свалку, как в моде теперь у прогрессивно мыслящих поборников школьного образования.
О Первопрестольной гаер-дипломат отозвался прескверно: «Дома новы, а предрассудки стары». Это о реновации? О Растрелли? Баженове? Что ж, вполне корреспондируется с общей негативистской позицией отрицания всего, что стало нам ныне дорого. Его призывы пристало расценивать и клеймить исключительно как провокационные: «Вон из Москвы!» Ну и ехал бы… Нет, остался… на Чистопрудном бульваре. Губа не дура!
Так за что удостоился?
А вот за что. За прекрасные, возвышенные слова: «Порадеть родному человечку». Они, эти слова, отвечают коренным устремлениям народов мира и полностью укладываются в коммунистическую формулу: «Люди — братья, человек человеку — друг и товарищ». Все должны радеть один другому, но не все исполняют эту заповедь. Пожалуй, лишь чиновники высшего ранга могут в полной мере ее воплотить и довести, отточить, так сказать, до совершенства. Остальным приходится довольствоваться скудными возможностями, которые им отпущены на их малооплачиваемых поприщах.
Вот за эти поистине золотые слова и удостоился Грибоедов значимого, видного отовсюду памятника!
Честь и хвала
Другой хмырь, угнездившийся на Гоголевском бульваре (причем в двух ипостасях: он и стоит, он и сидит: наш пострел везде поспел!) охаял не только Москву, а всю матушку Россию: «Русь, куда несешься ты?» Будто невдомек: в светлое будущее, в царство свободы и справедливости. Но он еще и подковыривает: не доехать на расхлябанной телеге, он еще и над ревизорами (то есть Следственным комитетом и Счетной палатой?) учиняет потеху. Россия, по его мнению, отодвигается в своей телеге на периферию глобальных мировых перипетий, становится отсталой и провинциальной?
Нет! Мы, в отличие от придирчивого брюзги, взглянем на персонажей «Ревизора» не насмешливо, а сочувственно. Глушь. Степь да степь, посреди степи — замерзающий ямщик.
В городок, неподалеку от которого он замерзает, приезжает столичная штучка. Эдакий Женя Лукашин из «Иронии судьбы», которого планида забросила в дом несчастного городничего, вынужденного мириться с двумя ни чуточки не любящими его дрянями женского рода. Их-то Лукашин-Хлестаков умело окручивает, поет им серенады и выводит на чистую воду. Честь ему и хвала!
Несчастные Бобчинский и Добчинский прозябают в закупоренной атмосфере затхлой рутины… Столь естественны их желания — простые, человеческие — чтоб узнали об их напрасно проживаемых жизнях, чтоб стало известно о них в высших эшелонах и чтобы узаконить побочное чадо — ведь сделать это в своем тупом окружении без ущерба для собственной репутации и для дитяти невозможно…
Деньги из пустоты
Комедийность «Мертвых душ» имеет жутковатый, инфернальный (вообще присущий сумрачному Гоголю) оттенок, это смех особого порядка: Чичиков ведет торг вокруг эфемерности, покупает загробную фикцию. Пустоту. Эдакую танцующую в заколдованном кругу панночку… Приобретает несуществующих покойников и несуществующее занимаемое ими место в помещичьей иерархии. Однако опрометчиво ошибутся те, которые выкрикнут поспешно и непонимающе: «Ну и болван же он!» Ибо увертливый выжига, будто факир, достающий из цилиндра зайца, извлечет из пустоты и лазейки в законе (тоже вакуум, прореха, лакуна) видную лишь ему одному, прирожденному бизнесмену, выгоду.
Теперь вообразим: покупает не тени умерших, а живых, из плоти и крови крестьян, чувствующих и мыслящих (пусть не столь пронзительно, как ушлый он). Комедийность ветром сдуло: рушатся судьбы не имеющих прав бессловесных рабов, человек превращен в расхожую вещь, в разменную монету. Надлом, драматический сюжет «Хижины дяди Тома» или фильмов Тарантино.
Гоголь не был бы выдающимся комедиографом, если бы не чувствовал грань, переход за которую чреват серьезнейшими провалами в слезливое сопереживание всяким-разным Акакиям Акакиевичам и тем паче не имеющим, как и большинство населяющих Россию «холопов», права голоса мартобристам (декабристам?), мучимым в психушках и других замаскированных под стационары и диспансеры лечебницах для душевнобольных.
Трудная доля женщины
Что стоило Льву Толстому написать гладкий, без сучка и задоринки роман «Благополучие»… Но возможна ли идиллия — в строго реалистическом произведении? О чем будет повествовать заведомо гладкое полотно? О том, что все хорошо? Нескучно ли читать подобную тягомотину? Яснополянский старец недаром избегал сочинять о счастливых, одинаково счастливых семьях (ну и о чем бы он однообразно карябал?), поэтому (ради коммерческого успеха книг) рисовал несчастливые обстоятельства.
Попробуем создать модель «Анны Карениной» не по расковыривающему червоточины человеческой души Толстому, а по колодке воспевающего позитив социалистического реализма. По рецепту разумно спокойных, не экстремально форсмажорных творений. Дамочка изменяет мужу, не бросает его (что с ее стороны глубоко порядочно, ведь он старый и хворый, да и сынок подрастает: зачем втягивать ребенка в бракоразводные дрязги?), кроме того, Каренин занимает высокий пост, семейная распря помешает его дальнейшей карьере. И нет гарантии, что удастся отсудить сына у могучего чиновника, с его-то связями в верхах.
Труднее с болваном Вронским: солдафон, гуляка, но жеребчик, надо сохранить его при себе, не упустить, привязать.
Трудна доля женщины: вертеться, все успевать, организовывать, улаживать, сглаживать… Зато итог: общее благоденствие.
Источник: mk.ru
