Женщина-клоун редкого обаяния
Актриса Ксения Каталымова, звезда сериала «Мир! Дружба! Жвачка», живет между Петербургом и Москвой. У нее редкое амплуа — женщина-клоун, что означает одно: может довести до слез и смехом, и болью. Мы поговорили с ней об особенностях комедии и трагедии, о разнице в менталитетах русском и норвежском и что значит — с мамой выходить на сцену.
Фото: Анастасия усик
1.
— Сериал «Мир! Дружба! Жвачка», где я тебя увидела впервые, о 90-х, о выживании в эти непростые для страны годы. Играла с пониманием, как оно было, или пропустила эту пору прекрасную?
— Нет, я ее, конечно, не пропустила. Мне было четырнадцать лет, и питерские дворы, компании, проблемы, разборки — все это было моим. Я во всем участвовала и скажу, что милиции мы боялись больше, чем хулиганов. И прекрасно помню, как выживала моя мама, тогда работавшая на четырех работах. Но все равно 90-е для меня — время свободы, потому что я была предоставлена сама себе и как-то быстро повзрослела: сама принимала решения, сама за них несла ответственность. После 90-х мне ничего не страшно.
Другое дело, что мы ко всему тогда относились не так сложно: такие обстоятельства, и мы в них и жили, как есть, так есть. Моя бабушка пережила блокаду, а по сравнению с ней что нам 90-е? Поэтому дома у нас никогда не жаловались на отсутствие денег — к нам в дом на Васильевский остров, где мы жили бедно, но весело, всегда можно было прийти пожарить сухари из старого хлеба, попить чайку и похохотать на кухне. Дом всегда был полон людей.
— Ты рано повзрослела. Значит ли это, что мимо тебя прошло какое-то детское счастье?
— Не могу сказать, что я что-то промахнула: шаталась по дворам, искала друзей, а друзья все были заняты. Честно говоря, видя сегодняшних детей, которые лишены возможности отвечать за себя, потому что родители почти всё решают за них, я понимаю, что мы получаем совсем инфантильное поколение, и меня это пугает. Вот моему сыну Патрику сейчас двенадцать, и сепарация, я считаю, должна произойти, чтобы он сам нес ответственность за свои слова и поступки.
— Ты тоже опекаешь его? Забыла свой опыт?
— Я другая мама: стараюсь не контролировать, сильно не опекать, но все равно. Хотя когда он на сцене (он учится по классу скрипки в ЦМШ), там он самостоятельный. Не скажу, что в раю живет, он много работает, пашет.
2.
— Твоя мама — замечательная актриса Татьяна Захарова, ее обожает весь Петербург. Она замечательно сыграла маму Бодрова и Сухорукова в фильмах «Брат» и «Брат-2». Актерский ребенок — в этом больше плюсов или минусов?
— Не знаю, как у других, у меня больше плюсов. Моя мама — человек, преданный театру, и театр на таких держится. Она служит ему. У мамы непростая театральная судьба: начинала в Самаре, дальше была Воркута, потом Петербург, где в те самые 90-е у нее работы не было. И слава к ней пришла только в 60 лет. Но у нее всегда были свои театральные студии, она учила и воспитывала ребят.
Я всегда видела ее любовь к театру, но тут важно понимать, что с самого детства мама уважала мой выбор. У нас с ней была одна ситуация в школе, где я двоечницей была. И по этой, очевидно, причине одна учительница решила, что меня надо отправить в спецшколу для умственно отсталых детей. Вызвали маму, в моем присутствии ей всё это и сказали.
— Прямо в глаза? Мол, ваша дочка не того, умственно отсталая? Жестокая мизансцена.
— Конкретно жестокая. И что сделала моя мама? Она встала и сказала: «Ксаночка, пойдем отсюда, школа средняя, а ты у меня талантливая». Потом мы шли по улице, мама плакала, я тоже плакала, не очень понимая еще, по поводу чего плачем. Но точно знаю, что в этот момент свою главную функцию мамы лично моя мама выполнила.
— Надеюсь, что после этого случая ты стала отличницей?
— Нет, перебивалась с «тройки» на «двойку». Но учителя тоже разные бывают: те, кто делает нашу судьбу (я, к счастью, таких встречала), и те, на кого не стоит обращать внимание и лучше забыть.
У мамы было единственное требование ко мне, чтобы я всеми силами и средствами держалась в музыкальной школе и окончила ее. Там-то я училась на «пять» по классу фортепиано, но у нас был потрясающий педагог по хору — Аза Григорьевна Алексеева. И вот она поверила в меня и полюбила. А хор в перестроечное время здорово развивался, мы начали ездить по миру: 90-е на дворе, а мы едим в Австрию.
— В общем, Мир! Дружба! Жвачка!
— И в Австрии нам каждому еще и платили по 170 долларов, сумасшедшие деньги! Потом были Германия, Франция, Америка, и я в этом хоре — солистка. Мы пели духовную музыку, русскую и зарубежную, спиричуэлсы. А мама тогда еще была не замужем, и я, считавшаяся девочкой из неблагополучной семьи и к тому же слегка умственно отсталой, вдруг начинаю выступать в большом зале филармонии, разъезжаю с хором по заграницам. Вот та учительница, которая собиралась меня отправить в интернат, спустя годы маме сказала: «А для меня ваша дочь как была двоечницей, так и осталась».
Но так сложилось, что в четырнадцать лет у меня произошла мутация голоса, как у мальчика. В результате мутации от голоса две трети осталось.
— Надо же, как судьба распорядилась: ты солировала в хоре, а теперь играешь в спектакле «Баба Шанель» по пьесе Николая Коляды — он как раз про хор и возрастных хористок. Мало того, там еще и мама твоя играет, а ты ее по сюжету обижаешь. Играть с мамой легко или трудно?
— Прекрасно. Поскольку мы с мамой большие подружки и чувство юмора где-то рядом с нами ходит, нам хорошо вместе на сцене, но надо быть осторожным. Если что-то случается — умри все живое, то есть спектакль может оказаться под угрозой. Помню, на одном спектакле по ходу пьесы я здороваюсь со старушками из хора, а они со мной — нет. И мама вдруг ко мне обращается: «Ксана…» А я-то на сцене не Ксана, а Роза Николаевна Глухих, которая пришла разогнать этот хор. В тот момент упала я, мама со стула почти что упала. Вокруг нас никто ничего не понял, но смеялись оттого, что нам весело.
«Баба Шанель». Рядом с мамой Татьяной Захаровой. Фото: пресс-служба театра «Русская антреприза им. Андрея Миронова
3.
— Ты живешь между Москвой и Петербургом. В городе на Неве у тебя спектакль в «Русской антрепризе имени Андрея Миронова», а в столице — семья. Разрываешься? Успеваешь?
— Какое-то время все успевала, а потом сложно стало, потому что Патрик пошел в школу. А если учесть, что муж у меня норвежец и работает в Норвегии, то проблемы возникали. Но муж мне помогает. Пока был жив Рудольф Давыдович Фурманов, он подстраивал под меня репертуар в театре, рисковал, предлагая неожиданные роли, но сейчас стало сложнее. Так что нужно присмотреться в Москве.
— Неосторожно брошенная тобой фраза «муж у меня норвежец». Как это случилось, где познакомились?
— Все просто — познакомились в клубе. Мы давно вместе, Ханс работал в Москве, но в силу обстоятельств теперь работает там.
— Муж иностранец. Ты чувствуешь разницу в менталитетах?
— Был момент — мы очень сложно начинали, сложно договаривались и очень ярко.
— По-театральному?
— Очень по-театральному, скрывать не буду. Я каких-то вещей в нем не понимала, он — во мне, но в результате все хорошо кончилось — договорились.
— Что самое сложное в том, чтоб договориться с иностранцем вообще и, в частности, с жителем северной страны?
— Вообще, с иностранцем сложно, не только с севера. У русского человека такая глубина, объем души, а порой и духовности, что, да простят меня ребята-иностранцы, но они другие, чтобы нас понять. Хотя Ханс начинал на Дальнем Востоке, потом работал в Архангельске и вообще обожает русский народ, считает нас лучшими на свете по своей широте. А в эту широту влезает как все хорошее, так и все плохое. Мы такие широкие, отчаянные, такие добрые, безбашенные, иногда злые, но случись что, сразу бросаемся на помощь. А для Ханса все это было амплитудно. И я была амплитудной. Требовала: где участие, где понимание и включенность? А у него границы, и я получаюсь нарушителем границ.
— На эту тему есть прекрасный фильм «Интердевочка» Петра Тодоровского, с которым русской женщине за границей можно жить как с учебником.
— Мы с Хансом договаривались долго. Но я точно знаю: если есть любовь, договоришься обо всем. Вот ерунда, казалось бы, цветы, ну чушь собачья. Подари ты их не по какому-то поводу, а просто так, нам приятно. А они даже по поводу не дарят. В лютеранской стране нашего «просто так» не существует, рацио сильнее. Но при всем при том Ханс всегда принимал дома моих друзей, угощал их. Он очень щедрый.
— Ему нравится, что жена — актриса? Какая из твоих ролей для него любимая?
— Мамы главного героя в сериале «Мир! Дружба! Жвачка!», потому что он видит, что там много чего от меня. Режиссер первого сезона Илья Аксенов и сценаристы мне многое разрешали на площадке, так что расстояние между мной и ролью резко уменьшилось. А Патрик тоже очень любит этот сериал. Еще они любят спектакль «Баба Шанель» — Патрик, когда маленьким его смотрел, хохотал.
4.
— Мне рассказывали, что когда в театре Фурманова тебе нужно было срочно ввестись на роль, ты ночью прыгнула в машину и, невзирая на мороз, гололед, помчалась туда из Москвы. Наверное, и про семью не вспомнила. Ты зачем это сделала? Чем руководствовалась?
— Ну, театр надо было выручать. Да, тогда шел ледяной дождь, фуры валялись по обочинам. А еще я взяла с собой кота, собаку, и вообще, у меня должна была быть свадьба.
— Так ты и про свадьбу забыла? Сбежала из загса?
— Не сбежала, но все горячо было. Вводилась я в срочном порядке в спектакль «Дни нашей жизни» по Андрееву. Я на многое действительно готова ради театра. Скажем, в этом спектакле у меня была возрастная роль, что для меня не проблема, поскольку я острохарактерная и, как говорил мой мастер в институте, у меня возраста на сцене не видно. Как я играла мальчишку в спектакле «Кошка, которая гуляла сама по себе», а дети не верили, что я девочка, и за кулисами были страшно разочарованы, так и в 25 играла Дарью Федосеевну Круглову в пьесе Островского «Не всё коту масленица». Тут важно понять психологию персонажа, а возраст — это другое.
Я очень люблю свою острохарактерность. Мой мастер Владимир Петров определил ее еще и как редкую разновидность амплуа — женщина-клоун. Это, наверное, от моего бесстрашия быть некрасивой, веселой, смешной — какой угодно. Думаю, что и в жизни я острохарактерная, судя по тому, как на меня реагируют мои сын и муж.
Но помимо смеха мне легко даются слезы, боль. Я, наверное, знаю, как это делать, но здорово, когда оно само рождается. И все же смешить людей сложнее.
— Когда ты в первый раз это поняла — что можешь довести смехом зал до слез?
— У моей подружки в школе был КВН, и я решила спародировать певицу Татьяну Буланову. Музыка во мне часто рождает юмор, музыкальную эксцентрику, и я сделала пародию на Буланову — все очень смеялись. А я этому удивилась, потому что еще не понимала своей природы. Но вообще, смешное мне дает зритель. Я его люблю, мне с ним так весело быть. От него рождаются импровизационные номера на сцене, хотя, когда я выхожу (с номером или в спектакле), я еще не знаю, что буду делать. Просто выхожу, слушаю зал и начинаю. Так, в спектакле «Шутники» мой партнер Володя Матвеев никогда не знает, что я скажу, а я не знаю, чего от него ждать, но обожаю эту живую природу, хотя не все режиссеры наши импровизации приветствуют.
«Вишневый сад». Шарлотта. Фото: пресс-служба театра «Русская антреприза им. Андрея Миронова
5.
— Как и в какой момент женщина-клоун переключается и становится женщиной-трагиком? У тебя немало драматических ролей. Например, «Трамвай «Желание», где ты играешь Стеллу, или «Вишневый сад», где твоя Шарлотта трагикомична, и что тут первое — комедия или драма, — я не знаю.
— Тут сложная история в раскрытии персонажа. Почему? Чехов предлагал сначала Книппер-Чеховой сыграть Шарлотту, но она его не поняла, мягко говоря. И я сама всегда думала, почему Шарлотта в театре либо не получается, либо становится проходным персонажем. В ней главная мысль — потеря корней. Она не знает, где родилась, кто ее родители, венчаны они или не венчаны, почему такая судьба? Ведь, когда человек теряет корни и отказывается от них, он теряет всё. И если бы я как режиссер ставила «Вишневый сад», я бы раскрывала всех персонажей через Шарлотту.
На самом деле комедия рождается от боли. И мы все такие смешные, потому что, пройдя какие-то болевые моменты, способны на них иронично взглянуть. Как это делает, например, Вуди Аллен в своей последней картине «Великая иллюзия». Это всё оттуда: ты что-то предполагаешь, на что-то рассчитываешь, но тебя так может шандарахнуть, и тут важно, как ты из этого выходишь, как умеешь отпускать ситуацию. Не каждый трагик будет комиком, но каждый комик может быть трагиком. Комик может сыграть боль. А что такое боль? Мы же все рано или поздно встречаемся с драмой, не можем просвистеть мимо нее, как композитор Мендельсон, который жил богато, ярко, писал классную музыку и рано умер.
Вот сегодня очень тяжело с комедийным кино, потому что мы всё активнее и глубже залезаем в тяжесть жизни, даже в грязь.
— Так же проще, если говорить зрителю: «Жизнь ужасна, а будет еще ужаснее».
— Я тут шла мимо МХТ по Камергерскому переулку, а там на афише написано: «Легче, проще, веселее» — и портрет Станиславского. Я первый раз это увидела и обалдела: «Как? Я же тоже так думаю!» Немножко проще надо к себе относиться по жизни — посоветовала бы я всем. Не так серьезно.
— Ты ведь окончила во ВГИКе курсы как раз комедиографа Аллы Ильиничны Суриковой. Хочешь снять свое кино? Готова?
— Хочу, и у меня есть тема. Но свое кино сейчас снимать сложно, ты зависим от многих и многого: тебе рассказывают, как ты доложен снимать, могут вмешаться в процесс и все переделать. А мне не хватает наглости и смелости. Это очень сложная профессия, поэтому я с большим уважением отношусь к кино- и театральным режиссерам. Я как актриса отвечаю только за себя любимую, а режиссер терпит наши актерские характеры и всех-всех вокруг.
— Вот отличный сюжет из твоей собственной жизни — вы с мамой вышли замуж едва ли не в один день. Твой муж — из Норвегии, у мамы — американец итальянского происхождения.
— Моя мама с Майклом давно познакомилась. Он появился, когда я в четырнадцать лет потеряла голос.
— Зато приобрела отца.
— Майкл приехал в Петербург: у него были его пьесы, у мамы — маленький театр, они познакомились и стали творить вместе. Так они сошлись, и он оказался каким-то невероятным человеком, просто Санта-Клаусом в моей жизни, очень добрым, талантливым, необычным. Чудак, если говорить по-хорошему. Но если честно, мы все расписывались не в один день. Это легенда. Мама с Майклом жили гражданским браком, считая бумажные формальности лишними. И я, как мама, с Хансом жила точно так же. И они не собирались уезжать жить в Америку, так же, как я не собиралась уезжать в Норвегию. Но поскольку надо было постоянно продлевать визу, они решили пожениться. Так что жили мы рядом и расписались по датам где-то рядом.
Мне кажется, что русский мужчина ни меня, ни маму не выдержит. Такие уж характеры! Это надо быть вот такими Майклом и Хансом, чтобы вынести наше свободолюбие, вольнолюбие.
— Последний вопрос? Болтаясь между Москвой и Питером, какую бы ты роль для себя загадала?
— Ну… Я бы хотела сыграть Эдит Пиаф. Что-то маленькое, но очень большое.
Источник: mk.ru
