«Гимнография — это не архаика, а модерн»
«МК» продолжает серию публикаций в рубрике «Писатель меняет профессию» — на этот раз наш корреспондент побеседовал с поэтом Дмитрием Кантовым, который не только пишет стихи, но и составляет акафисты — хвалебно-благодарственные песни православным святым. Наш собеседник уверен: гимнография — это отнюдь не исчезающий род занятий, а наоборот — набирающий популярность в России и Европе.
Фото: Ирина Кудряшова
СПРАВКА «МК»
Дмитрий Кантов родился в поселке Красная Горбатка Владимирской области. Окончил в областном центре пединститут, работал учителем, руководил пионерским кружком, потом заведовал епархиальной канцелярией и преподавал церковнославянский язык во Владимирской Свято-Феофановской семинарии. При этом он активно занимался светским и религиозным творчеством: выпустил несколько поэтических сборников, публиковался в «Литературной газете», получил премию литературного журнала «Звезда», пишет исторические очерки, жития и жития с акафистами.
— Дмитрий Владимирович, разве гимнограф — это не архаичная «профессия», такая как городовой или бурлак?
— На мой взгляд, с девяностых годов прошлого столетия православная гимнография переживает очередной подъем. И не только в РФ, но и за ее пределами: в Сербии, Румынии, Швейцарии. Специалисты подсчитали, что к настоящему времени насчитывается полторы тысячи одних только акафистов на церковнославянском, французском, английском, болгарском, грузинском и других языках. Постоянно создаются церковные службы новомученикам и исповедникам российским, начало канонизации которых было положено на юбилейном Архиерейском сборе двухтысячного года. Гимнографы (по-славянски «песнописцы») без дела не останутся, работы хватит на несколько десятков лет, если не больше. Кроме того, как заметил святитель-исповедник Афанасий (Сахаров), которого я очень люблю, христиане заботятся «об оцерковлении всех сторон мирской жизни». Сам владыка Афанасий, например, составил в конце 1950-х годов чин молебного пения «О хотящих по воздуху шествовати», то есть лететь самолетом. А некоторые современные гимнографы слагают молитвы об охране природы и даже о цифровой экономике. Так что гимнография — это не архаика, а скорее модерн.
— Где вы изучали церковнославянский? Чем его нынешнее состояние отличается от языка Кирилла и Мефодия? Мертвый ли это язык, как латынь, — или и латынь тоже не мертвый, раз на нем молятся и пишут книги?
— Церковнославянский я изучал самостоятельно. Когда я заведовал во Владимире канцелярией епархиального управления, архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий (Смирнов) назначил меня преподавателем сразу в два учебных заведения — в регентскую школу, где готовили певчих и руководителей церковных хоров, и в местную духовную семинарию. Пришлось осваивать предмет.
Конечно, церковнославянский в его теперешнем состоянии значительно отличается от того языка, на который святые Кирилл и Мефодий переводили богослужебные книги. Русифицировалась лексика, заметно упростился синтаксис. Уже не один век идет практический отбор наиболее простого и понятного в церковнославянской грамматике.
Мне кажется, определение «мертвый язык» терминологической точностью не отличается. Оно указывает на то, что язык перестал быть средством живого человеческого общения. Но некоторые выдающиеся люди на мертвых языках друг с другом все-таки говорили. Я слышал, что на одном из юбилеев философа Алексея (в монашестве Андроника) Федоровича Лосева другой философ, Сергей Сергеевич Аверинцев, обратился к юбиляру с поздравлением на древнегреческом, а тот в свою очередь поднялся с места и ответил благодарственной речью по-латыни. Так что язык, на котором создаются богослужебные тексты, звучащие в храмах, назвать мертвым, конечно, нельзя.
— Каким подвижникам вы составляли акафисты?
— Я составил пять акафистов. Акафист же упомянутому Афанасию (Сахарову), епископу Ковровскому. В конце 1920-х — начале 1940-х годов духовенство и миряне, перешедшие на нелегальное положение, признавали его главой «катакомбной церкви».
Акафист протоиерею Петру (Чельцову) — это был легендарный священник, он долгие годы служил в селе Пятница на Владимирщине и еще при земной жизни получил дары исцеления и прозорливости.
Акафист святителю Арсению Элассонскому, архиепископу Суздальскому, жившему в XVII веке. Владыка Арсений, грек по происхождению, вошел в историю нашего отечества как создатель первой «Российской грамматики» и автор первой «Российской истории». Благодаря его участию на Руси было установлено патриаршество. А находясь в 1612 году в занятой польскими войсками Москве, он спас от осквернения Владимирскую икону Божией Матери, спрятав ее в надежном месте.
Также я составил акафист благоверному князю Андрею Боголюбскому, бывшему, по сути, первым «собирателем земель русских» и предвозвестником самостоятельности российской Церкви.
И, наконец, акафист святому праведному Савве Мошокскому — сельскому священнику, который жил в XVI столетии. Святому Савве я в этом году составил еще и службу. Составлял я и краткие песнопения (тропари и кондаки), и молитвы. В частности, молитву пресвитеру Константину Вязниковскому (Твердислову), принявшему мученическую кончину в годы богоборческих гонений. Составлял и так называемые «синаксари», то есть предназначенные для чтения на утрени краткие сказания о церковном празднике или святом, день памяти которого отмечается.
С епископом Александровским и Юрьев-Польским Иннокентием (Яковлевым). Фото: Андрей Филинов
— Как вам удается сделать текст «таким же», как в XIX веке и в Древней Руси? Если святой современный, как отразятся в гимнографии реалии нашей эпохи? Какие слова могут соседствовать со старинными, такими как «подвизашеся» и «попраша»?
— Жития новомучеников и исповедников XX столетия составляются на русском языке, и в них встречаются слова, которых в церковнославянском нет: «лагерь», например, или «ОГПУ». Этим словам приходится подбирать аналоги. Вместо русского «тюрьма» употребляется славянское слово «узилище» (или же «темница»). «Ссылка» передается как «изгнание», «лагерь» с его подневольным трудом — как «работы горькие». Типологическое сходство периода древних гонений на Церковь с гонениями советского периода, при всей разнице конкретных исторических реалий, позволяет проводить между ними параллели и использовать при составлении тех же акафистов житийные тексты, повествующие о римских мучениках и византийских исповедниках. Пешие этапы и пытка голодом применялись задолго до возникновения ГУЛАГа, поэтому пассажи типа: «томляше тя, во еже малыми деньми прейти великую долготу пути», или «гладом морим бысть, яко едва ему живу остатися» без изменений могут быть перенесены в современную гимнографию. А к сотрудникам репрессивных органов вполне приложимы такие церковнославянские слова, как «мучитель», «бого-» либо «вероотступник», или даже «безбожник» (если вспомнить советский антирелигиозный журнал «Безбожник», то последнее определение вообще можно считать самоназванием большевиков). Я опытным путем убедился, что церковнославянский язык обладает достаточным лексическим потенциалом для описания нашего печально памятного исторического прошлого, лишь бы у гимнографа было желание и известная начитанность в церковнославянских текстах. Но для меня составление богослужебного текста не повод щеголять филологической эрудицией. Я стараюсь писать предельно просто. И мне очень приятно, когда рецензенты, профессиональные филологи, отмечают, что мои тексты легко воспринимаются на слух.
Что касается вопроса о том, можно ли во вновь составляемые богослужебные тексты вводить русские слова, если им нет церковнославянских аналогов, то я полагаю, можно, если слова эти уже достаточно освоены русским языком и не воспринимаются как недавние заимствования. Во всяком случае, сама логика языка и чутье составителя всегда подскажут, что уместно в тексте, а что ему чуждо.
— Раскольники упрекают канонических православных на Украине, что они молятся «по-русски». Так ли это?
— Нет, богослужебным языком Русской православной церкви (и УПЦ МП, даже если связка «московский патриархат» фактически отброшена. — И.В.) по-прежнему остается церковнославянский. А вот новообразованная Православная церковь Украины использует украинский. Кстати, церковнославянский в настоящее время заменен национальными языками у православных болгар, сербов, македонцев, черногорцев, чехов. Да и греки занимаются переводами богослужения с устаревшего византийского на современный греческий язык.
Поместный Собор Православной российской церкви 1917–1918 годов определил, что если какой-либо приход захочет, чтобы богослужение совершалось на русском или украинском языке, то это желание следует по мере возможности удовлетворить. Но только после того, как перевод богослужения будет одобрен церковной властью. В отдельных приходах богослужения на русском языке практиковались. В первой половине 1930-х годов их совершал иеромонах Василий (Адаменко), в наше время совершает священник Георгий Кочетков. Но это исключительные случаи. И думаю, перевод богослужения на русский язык в обозримом будущем маловероятен.
— Можете ли вы говорить на церковнославянском? Поняли ли бы вас Сергий Радонежский или князь Владимир?
— Церковнославянский язык — язык письменный, и разговаривать на нем вряд ли кому-нибудь придет в голову. Но если бы мне, допустим, пришлось вести переписку с тем же Сергием Радонежским, то мы бы, думаю, друг друга поняли.
— Поэзия и гимнография — насколько они для вас близки? Понятно, что «всякое дыхание хвалит Господа», но как для вас они связаны на уровне слов, рифм, смыслов? Находится ли ваше творчество под влиянием профессии?
— Современные российские гимнографы — это, откровенно говоря, в той или иной степени квалифицированные составители церковнославянских текстов. А вот византийские гимнографы были настоящими поэтами. Например, святой Роман Сладкопевец, живший в шестом веке в Константинополе. Он сочинял не только стихи, но и музыку к ним. И его многострофные стихотворные кондаки напоминали оперу, арии которой исполнялись певцами от лица то апостола Петра, то Богородицы, то Спасителя. Я, кстати, сделал вольное переложение одного из песнопений Романа Сладкопевца на русский, и вот что получилось:
Творящий зло, я у добра в долгу.
И что ни день, мой долг растет. И скоро
Уж точно расплатиться не смогу
Ничем я по взысканью кредитора.
Но верю, что придет однажды Тот,
Кто Сам Добро. Увидит Он живую
Страдающую душу и порвет
Моих грехов расписку долговую!
Живший в восьмом столетии преподобный Иоанн Дамаскин — тоже поэт. Поэт великий. Он учел все достижения классической античной поэзии, в первую очередь метрику. Однако на русской почве и кондак Романа Сладкопевца, и каноны Иоанна Дамаскина, переведенные с греческого языка на славянский, к сожалению, лишились своей поэтической формы: утратили и стиховые размеры, и рифмы, и мелодику. Но они сохранили главное с точки зрения православно верующих — религиозно-догматическое содержание.
Для меня беспримерным гимнографическим образцом служит акафист Божественным страстям Христовым, созданный греко-католиками Западной Украины в XVII столетии, а два века спустя отредактированный архиепископом Херсонским Иннокентием (Борисовым). Этот акафист известен всем богомольцам: во время Великого поста он четырежды читается в православных храмах.
А что касается связей одного с другим — на мои стихи опыт составления богослужебных текстов вряд ли повлиял напрямую. Но я сделал стихотворные переложения трех псалмов Давида и двух молитвословий — песнопения «Царице моя Преблагая» и молитвы перед причащением «Вечери Твоея тайныя днесь».
А еще переложил признанный шедевр церковной поэзии — стихиры Иоанна Дамаскина из чина погребения.
Всем известна трогательная житийная история о том, как были написаны эти стихиры. Старец, в послушании у которого пребывал Иоанн Дамаскин, запретил ему писать, чтобы отсечь повод к гордости и тщеславию. И святой Иоанн исполнял повеление старца. Но однажды в монастыре умер инок, и брат умершего стал умолять Иоанна написать что-либо, чтобы помочь ему утешиться: «Напиши мне нечто, чтобы я мог плакать!» Так были созданы погребальные стихиры. Известно их переложение, сделанное Алексеем Константиновичем Толстым для поэмы «Иоанн Дамаскин». А я сделал переложение для своей исторической поэмы «Послания Андрея Башмакова». Вот как у меня выглядит, к примеру, стихира восьмого гласа:
«Плачу я, смертный, навзрыд.
Вот предо мною во гробе
Образ Твой, Боже, лежит,
Вида лишен и подобья!
Непостижимо уму
Страшное это явленье.
Смерти вкусил… Почему?
Как предался разложенью?
Таинство смерти людской…
Боже, сквозь явное чудо
В свой Ты приводишь покой
Всех уходящих отсюда!»
— Как вообще становятся гимнографом — нужно иметь образование, получить благословение — кто может проверить тексты на соответствие языковым нормам и канонам? Как много людей в нашей стране творят на церковнославянском языке?
— Конечно, любому гимнографу хорошо бы иметь два образования — богословское и филологическое. Но это вовсе не обязательно. У меня богословского образования нет. И заниматься гимнографией я начал по благословению епархиального архиерея.
Литургические тексты, как правило, редактируются Синодальной богослужебной комиссией, а утверждает и одобряет их Священный Синод. Однако существует и практика одобрения богослужебных текстов на, так сказать, «региональном уровне», когда правящий архиерей разрешает их употребление в каком-либо храме или монастыре вверенной ему епархии. Трудно сказать, сколько сегодня в России авторов богослужебных текстов. Видимо, много. Я лично знаю троих, все они представители православного духовенства.
Думаю, все, кто пишет на церковнославянском, хорошо понимают, что литургические тексты не складываются механически из уже готовых, подходящих к случаю словоблоков, тем более не переводятся с русского языка на богослужебный, а сразу сочиняются на церковнославянском. Если даже и происходит внутренний перевод, то это не перевод с одного языка на другой, а, если можно так выразиться, перевод неоформленных смыслообразов в церковнославянскую речь. И главное при такой работе не опора на собственные силы и знания, а, как ни тривиально это звучит, вера, вдохновение и незримая, однако же постоянно ощущаемая помощь.
Источник: mk.ru
