Вау-эффект по полной программе
Премьера оперы Пьетро Масканьи «Сельская честь» с аншлагом и овациями прошла в «Геликон-опере». Постановка худрука театра Дмитрия Бертмана в партнерстве с его основной командой — художниками Игорем Нежным и Татьяной Тулубьевой, хореографом Эдвальдом Смирновым, художником по свету Дамиром Исмагиловым и хормейстером Евгением Ильиным под чутким дирижерским жестом маэстро Евгения Бражника — была рассчитана на вау-эффект. И эффект этот состоялся по полной программе.
Фото: Дубровский Антон
Здесь нет голых артистов, никто не удосужился переписать сюжет и перенести действие с Сицилии ну хотя бы на Марс эпохи звездных войн. Здесь не выводят на сцену армию наемников, не превращают героев в работников прачечной. Невероятно, но по сцене не мыкаются уборщицы со швабрами, и никто ни разу не хватается за мобильный телефон. Здесь вообще нет ничего, что внедрилось бы в оперу Масканьи «извне». Все, что впечатляет, задевает и даже шокирует — выращено изнутри веристского шедевра, навеки обеспечившего автору статус выдающегося композитора.
«Как же так? — удивится знаток современной оперной режиссуры. — Где же вау-эффект?» А он вот тут, рядом, близко — в оркестровой яме, где музыканты великолепно исполняют партитуру Масканьи, а еще на сцене, где актерская игра, уровень вокала солистов и фантастическая работа хора, в котором каждый хорист — ярчайшая личность, превращают зрителя из пассивного наблюдателя в участника событий. Он и в визуальных образах — подробная, псевдобытовая, почти киношная картинка, где руины некоего «Колизея» увешаны вывесками тратторий и ресторанов. Здесь очень много настоящего сена, аккуратно уложенного в снопы. Сено — пахнущее, свежее — встречает зрителей прямо у входа. Еще бы! Ведь речь не о какой-то там чести — о сельской! Вот только эта «реалистичность» — обман. Режиссерское решение «Сельской чести» невероятно далеко от бытового прочтения. И чем больше буквальности и даже натуралистичности в поведении персонажей, тем сильнее их возвышение к истинному и единственно возможному уровню жанра оперы: опера — это всегда про богов. Даже если героиня — женщина с низкой социальной ответственностью, а герой — пьющий нищеброд. Таков закон жанра, каким его делает музыка.
Музыка — главный герой оперы в постановке Дмитрия Бертмана. Именно ее, а не текст, ставит режиссер, мотивируя буквально каждую интонацию, гармонию, каждый солирующий оркестровый тембр, изменение динамики, уплотнение фактуры. И это невероятно завораживает. И в то же время обеспечивает строгое следование авторской истории — ведь в итальянской опере всегда огромное внимание уделялось качеству либретто. Более того, вокальная интонация выстраивалась вслед за словом, соответствовала ему. Ставя эту партитуру сегодня, Дмитрий Бертман и Евгений Бражник обостряют все до крайности. Поднимают эмоциональный и смысловой градус строго по заданному автором вектору на максимальную высоту. Иной раз за пределы возможного. И вот в этом-то и есть тот самый вау-эффект, которого давно не было на оперной сцене.
Пять артистов — пять персонажей, из которых невозможно выделить главных и второстепенных. Лариса Костюк (Мама Лючия) — величественная, высокая, несгибаемая, не теряющая самообладания. Все вертится вокруг нее — молодые герои, заблудившиеся в своих страстях, ищут у нее спасения. Она, казалось бы, способна спрятать их под свое крыло. И потому ужас накрывшей ее в финале трагедии особенно трогает душу. Шота Чибиров в партии Туридду делает просто невероятные вещи. Его страсть зашкаливает, порой слишком рискованно даже для такого сильного тенора, которым он обладает. Сам образ Туридду в его трактовке — человека страстного, не контролирующего себя и в то же время в полной мере погруженного в местные традиции, — правдив и символичен одновременно. Красавица Юлия Никанорова — Лола. По версии постановщиков, она вовсе не изменщица. И на отчаянное домогательство Туридду взаимностью не отвечает. Невиновность делает Лолу еще одной жертвой, а не виновницей трагедии. И это также усиливает степень эмпатии по отношению к героям. То же и в образе Альфио в исполнении Максима Перебейноса. Момент, когда он узнает о возможной измене жены, трезвеет и понимает, что по правилам его сообщества чьей-то смерти не избежать, — одна их сильнейших сцен спектакля. Ну и, конечно, Сантуцца в исполнении Светланы Создателевой. Пожалуй, здесь можно серьезно говорить о появлении экстраординарной актерской работы. В решении Бертмана Сантуцца беременна. И это все объясняет: ее истерику, попытки удержать неверного возлюбленного, ее унижение и — что главное — предательство, ведущее к кровавой развязке. Создателева не бережет свой великолепный голос — и дело вовсе не в том, что она форсирует звук: как раз в смысле вокальной техники певица все делает профессионально, очень разумно распоряжаясь Богом данным инструментом. Дело в эмоциональном состоянии, в которое вводит себя актриса, — оно запредельно. Бертман пошел на огромный риск — он решился показать на сцене страшную картину преждевременных родов, спровоцированных нервным потрясением героини и ее поздним раскаяньем. Это происходит на фоне созерцательной, безмятежной музыки знаменитого оркестрового интермеццо. И в этом сочетании прекрасного и ужасного — вновь реализация долгожданного и почти утраченного подхода к оперному жанру, призванному возвышать бытовое, низкое, человеческое до божественного уровня. А не наоборот.
Фото: Дубровский Антон
В этой сцене, решенной тем не менее в меру реалистично, без вульгарности и пошлости, раскрывается религиозная составляющая «Сельской чести». Ведь события происходят в день Пасхи Христовой. Молитва — один из экстатических номеров партитуры, в которой, к слову сказать, нет ни единого «проходного» мотива, вся опера — сплошной хит. Конечно, выбор времени действия не случаен. Устремление людей друг к другу, жажда объятий, любви, поцелуев — жители этой условной «Сицилии» любят, как могут. И несколько эротическая пластика массовки (слово, меньше всего подходящее к геликоновскому хору) на фоне молитвы, которая может шокировать иных ревнителей, на самом деле органична и естественна — она трогает своей наивностью и искренностью. Потеря ребенка для Сантуцци — жертва, которую она должна принести за свое прегрешение. Иначе спасения не будет.
Спектакль наполнен символами, условностью, знаками, которые каждое мгновение посылают сигнал: все, что здесь происходит, столь же реально, сколь метафорично. Столь же про каждого из нас, сколь про то, чего у многих никогда не было и не будет, но о чем втайне мечтает каждый, — всепоглощающей любви, которая отнимает жизнь, но сулит искупление.
Источник: mk.ru
