Мир — кликам, война — каршерингам?
Не так давно Госдума приняла в первом чтении законопроект, призванный ограничить использование в русском языке иностранных слов, имеющих общеупотребительные аналоги. В прессе его нарекли «законом о борьбе с чрезмерными заимствованиями», но официально он так, конечно же, не называется. Получится ли у парламента заставить страну держать равнение на словарь — выяснил корреспондент «МК», пообщавшись с известным писателем Юрием Поляковым и автором филологических детективов,
лингвистом Татьяной Шахматовой.
Фото: Из личного архива
«Этот закон давно назрел. На эту тему «Литературная газета», когда я ее возглавлял, постоянно писала, у нас была даже специальная рубрика. По первому чтению трудно судить, что там будет, но проблема обозначена верно. Правда, в нашем законодательстве часто так бывает, что идея формулируется, а механизмы ее осуществления создаются потом, причем очень долго и нередко непрофессионально», — считает Юрий Михайлович.
Фото: Duma.gov.ru
Он подчеркивает, что процесс заимствований — совершенно нормальный, и если язык не обогащается иноязычной лексикой, он может начать развиваться однобоко.
— С этим никто не спорит. Но есть естественные заимствования, типа слов «машина» или «авто», которые очень быстро начинают восприниматься как свои. Наиболее яркий пример последних лет — «клик», пришедший из англоязычной компьютерной лексики и органично вошедший в русский язык, так как у нас тоже есть корень «клик» — глагол «окликнуть». А есть лексика буквально навязанная, внедренная вместо русских корнесловий, — говорит Поляков. И приводит пример (и несколько разумных альтернатив) бездумного калькирования:
— Скажите мне, что такое «панельная дискуссия»? Калька с английского panel discussion. Но у нас «панель» ассоциируется совсем с другим: выйти на панель означает заняться проституцией. И поэтому «панельная дискуссия в Думе» звучит по меньшей мере странно, даже учитывая ангажированность иных избранников. А есть замечательный русский аналог — прения. Увы, компрадорский период новейшей истории не прошел для русского языка даром. Да и наш управленческий аппарат, так называемые «белые воротнички», состоит во многом из людей, получивших в 90-е образование за рубежом. Эти люди воспитаны на совершенно другой терминологии, и им легче ее просто перенести в русский язык. И в результате основной массе людей навязывается что-то чуждое. Это не заимствование.
Приведу еще один пример: каршеринг. Разве это лучше, чем прокат? Это слово даже более образное: ты берешь машину напрокат и катаешься на ней.
Трудно не согласиться с тем, как правильно сделали наши предшественники, которые английское goalkeeper не записали в русской транскрипции — «голкипер» (хотя сегодня делают и так), а достали из языковой кладовки устаревшей лексики позабытое слово «вратарь», ранее означавшее часового, охраняющего ворота при въезде в город. И получился ключевой игрок футбольной команды.
…Но мы задаем вопрос: а кому поручат подбирать словесные альтернативы — не случится ли так, что это будут делать те же чиновники? Поляков уверен, что эту миссию можно доверить только профессионалам:
— Мы вступили в серьезное противостояние с Западом, а крупнейшая продовольственная площадка Москвы называется «ФУД СИТИ». Давайте тогда назовем новый российский крейсер «Оклахома»! А вот если был бы компетентный орган, состоящий из специалистов Академии наук, институтов русского языка, писателей, серьезных журналистов, он предложил бы этой организации: а почему бы вам не называться «Пищеградом»? Чем хуже? Но такого надзорного и рекомендательного органа нет. Хотя его функцию мог бы осуществлять, скажем, Совет по русскому языку при президенте.
— Но что, если некий «Фудплейсмент» или «МоскоуКарТрейд» окажется утвержденным товарным знаком?
— Санкт-Петербург во время Первой мировой переименовали в Петроград, а это была не просто торговая марка, а название столицы империи. Когда началась схватка с германским миром, от немецкого названия отказались. И у нас противостояние с англосаксами не менее серьезное. Если появится закон — как миленькие все поменяют в духе родного языка.
— Наши читатели опасаются, что новый закон станет поводом для штрафов и ударит исключительно по обыкновенным людям. Не выведет ли в эту сторону кривая отечественного правоприменения?
— Если устранением иноязычного засилья займутся профессионалы, тогда, думаю, гражданам, даже бизнесу бояться нечего. Представим, что возник новый бренд. Его же чиновник регистрирует, вот и ответственность на нем. Бизнесмены потом сами начнут соображать, что в России чайники, а не «типоты», но начинать нужно с чиновников. Тебе отказали в регистрации, потому что бренд противоречит языковому закону? В следующий раз ты наймешь толковых людей, которые тебе придумают хорошее русское название. При чем здесь штрафы? Если дурацкое название сначала зарегистрировали, а потом выписали за него штраф на миллион рублей, к ответу надо привлекать чиновника.
— Вопрос о чистоте русского языка действительно очень давний, — сказала в свою очередь писательница и кандидат филологических наук Татьяна Шахматова. — Самым известным радикалом-консерватором русского языка является, конечно, Александр Шишков, современник Пушкина, председатель литературной Академии Российской. Шишков искренне полагал, что иностранные слова «отнимают у разума свободу». Интересно, что в «Славянском корнеслове» Шишков сам же отмечает, что в других языках исконные и заимствованные слова прекрасно сосуществуют, но у русского языка, по его мнению, положение особое, так как это по-настоящему древний язык, и у нас все должно быть свое. Вместо слова «пилюля» можно придумать слово «зернетка», вместо слова «пульс» — «бильцо», вместо «тротуара» — «гульбище». С точки зрения развития компаративной лингвистики и науки о происхождении языков размышления Шишкова о том, что русский язык древнее и богаче, чем например, испанский или немецкий, выглядят наивно, а его поиск аналогов для заимствований вошел в историю языка как курьез.
Однако если не ударяться в радикализм, основанный на неведении, то надо признать, что само движение славянофилов и еще раньше — славенофилов (тех, кто хотел вернуть церковнославянский язык) не было таким уж бессмысленным. Именно тогда проявился устойчивый интерес к сохранению памятников древнерусской литературы, к славянским штудиям.
— Будущий закон, который мы сегодня обсуждаем, это неославянофильство или продолжение дела, начатого Шишковым?
— Он ближе как раз к изысканиям Шишкова. Пандемия — время взрывного словообразования. Появилось огромное количество неологизмов и заимствований, начиная с самого термина «ковид» и заканчивая словами вроде «куарнуться» (получить куар-код), «зум-лектор», «омикрон», «пульсоксиметр». Около 3500–4000 новых слов. А сколько из них мы реально используем сейчас по прошествии года? От силы 20. Язык сам регулирует, какие слова приживутся, а какие будут однодневками. Лично я скорее склонна думать, что «принижением и засорением» русского языка является не наличие заимствований, а недоверие к собственным силам нашего великого и могучего, который, пока мы сидели в изоляции, «переварил» очередную волну иностранных слов.
— В социальных сетях вы в шутку предложили ввести таможенный сбор за использование слов русского происхождения в иностранной речи. Но в каждой шутке есть доля правды.
— Влияние — это всегда взаимный процесс. Если есть такая острая необходимость запретить влияние со стороны, то надо запретить и «утечку» слов на сторону. Этой шуткой я просто довела инициативу о запрете заимствований до ее логического предела.
Русские слова в тех или иных языках встречаются в зависимости от плотности культурного и социального контакта. Если слова «спутник» (сначала в космическом смысле, потом как название вакцины), «космонавт», «балалайка», «соболь», «икра», «перестройка», «квас», «мамонт», «тройка», «хам» — во многих европейских языках, то, например, в китайском языке русских слов относительно немного. Зато в харбинском диалекте китайского можно встретить и «малину», и «платье», и «полицию», и много чего еще.
— Насколько шаткая грань между «необходимым» и «чрезмерным» импортом слов? Если очень хорошо копнуть, то импортом окажутся даже сундук с сарафаном. Что же тогда «исконно наше»?
— Да, «сарафан», скорее всего, взят из персидского через тюркские языки — там это слово соответствовало женской одежде без рукавов. «Сундук», «штаны», «нефть», «фитиль», «балаган», «караван», «очаг», «сарай» — вот далеко не полный список тюркских слов; как видим, их иноземное происхождение давно забылось.
Польские коллеги недавно рассказывали забавную историю, как у них в рамках подобного же очищения от немецких заимствований пытались избавиться от «шлафрока» (халат). Решили было заменить на «жупан», как в чешском, но это слово означает определенный тип исторического кафтана, возникла бы путаница. Тогда предложили взять русское «халат», но это «русское» на поверку оказалось тюркским. Так и остался в польском немецкий «шлафрок». «Ну а в целом чем закончилась антинемецкая реформа?» — поинтересовалась я и услышала ожидаемое: «Ничем не закончилась. Поговорили и забыли».
Источник: mk.ru
